днажды оказывается,
что все на свете кончается.
В самом начале в это совершенно невозможно
поверить. Да вы что, смеетесь? Какой конец?
Вот сидит новенькая принцесса без единой трещинки,
и еще совершенно никому неизвестно, что это у нее не талия, а просто
удачно затянутый корсет.
Когда вы это будете знать с самого начала...
да нет, это еще не обязательно старость. Это кончилась молодость.
Просто я занялся не своим делом.
Вот, например, премьер-министр. Он приносит
мне списки бунтовщиков, которых нужно немедленно казнить, и просит подписать.
Я его спрашиваю: 'А зачем их казнить?' Он смотрит
на меня как на идиота: 'Для порядку в стране и всеобщего благоденствия,
Ваше Величество'.
'Всеобщего благоденствия... Нет, ты скажи,
тебе лично от этого легче будет?'
'Конечно, - отвечает, - если стране хорошо,
то и мне тоже'.
'Ну, тогда и казни их сам, если тебе это нужно,
- говорю я и отодвигаю ему приговор. - Я-то тут при чем?'
Но что-то он своей башкой думает. Не знаю уж,
про страшный суд или еще что-то, но начинает он, конечно же, трясти
щеками с указательным пальцем и пихать приговор обратно в мою сторону.
Они меня кормят и одевают, чтобы сваливать
на меня все свои гадости.
А я когда-то просто любил принцессу. Тогда я еще не знал, что это значит
так много. Нет, я, конечно, все знал про любовь и ненависть, про жизнь
и смерть, про свет и тьму. Но оказалось, что между ними располагается
огромное количество совершенно неизвестных мне обязанностей, подлостей,
предметов, понятий, причин и следствий, правил и законов, кошек и мышек,
жучек и внучек. Откуда они повылезли? И где прятались раньше?
Генерал приперся. Скучно ему. Вообще-то нет, не скучно. Он боится,
что я его должность упраздню за ненадобностью. А впрочем, не так уж
и боится. Он тогда устроит военный переворот и введет хунту. Только
ему этого пока не хочется. Он любит просить у меня гречневой крупы для
солдатиков. А если он станет диктатором, то у кого ее просить?
Но, поскольку нам никто не угрожает, хоть их
режь, он постоянно придумывает всякие опасности отечеству.
'Ваше Величество, - рапортует, - по данным
Генштаба, в окрестностях деревни Завалинки обнаружен дракон огнедышащий,
который требует трех девиц непорочных с целью их пожирания. Или вступления
с ними в брак, по другим источникам. Предлагается послать для искоренения
оного два батальона в асбестовом обмундировании с огнетушителями'.
'Ну, так посылайте', - говорю.
'Никак невозможно, Ваше Величество, кладовщик
огнетушителей без Вашего приказа не дает, потому что пропил'.
'Слушай, - говорю я, подписывая приказ кладовщику, -
а как ваш дракон определяет - порочную девицу ему прислали или нет?
Может, его сначала допросить, чтобы поделился, а потом уже огнетушителями?'
'Так точно, Ваше Величество, допросим!' Он
сейчас на все согласен. Скучно ему. Теперь зато пойдет к кладовщику,
будет орать, грозить саблей, пинать его в тощий зад сияющим сапогом...
А смешно было бы, если и правда дракон. Пойти бы в лес, найти избушку
на курьих ножках... Старуха бы чего-нибудь присоветовала, если жива
еще.
Да ладно, сиди уж, дурак старый. С драконами
воевать - стимул нужен. А скука - какой это стимул? Сожрет, и правильно
сделает. Да и старуха разговаривать не станет. Что-то она тоже себе
думает.
Министры все воры. Я их понимаю, я бы тоже воровал, пока есть чего.
Королевство наше еще живое только потому, что руки у соседей не доходят.
Они там Америку какую-то делят. А как поделят, так и про нас вспомнят.
Да и соседушку нашего, Шыша Осьмнадцатого, не забудут. Он по пятницам
жену свою колотит из государственных, как уверяет, соображений. За две
границы слыхать.
Мой генерал все предлагает его завоевать. Завоевать-то
можно, он и не заметит. Так ведь солдатики пойдут за яичками мародерствовать,
девок крестьянских за груди лапать. Крестьяне разобидятся, да ну их...
Нет, не гожусь я в Александры Великие. И профиль
мой никаких монет украшать не будет. Оно и к лучшему - совсем негодный
у меня профиль, честно сказать.
Министр внутренних дел на прием просится. Тоже, небось, про дракона
рассказывать. Подождет.
Кладовщик тоже фрукт. Ворует-ворует, а сам худой как Кащей, на колене
солидол, из подмышки пакля. Никто его ни разу в жизни трезвым не видел,
но и не спит он никогда. Сидит он в своей кладовой и желтыми глазами
тьму освещает. И все слышит, что в мире происходит. Как постное
масло мешки с сахаром заливает, как крыса свечку жует, как гриб растет
и как скользкие гады сами по себе в муке заводятся.
И верует он свято, что все превзошел, все понял,
что все пыль и плесень, и пожрут нас всех, в конце концов,
тараканы да мокрицы.
Страшная у него работа. Пусть пьет.
Прошлый кладовщик тоже постигал. И ведь постиг,
сукин сын. Открылись ему тайные пропорции и суть вещей, отчего крупу
он стал отмерять в аршинах, а сукно в поллитрах. Пытались мы его отговорить,
да где там... Смотрит он на нас и жалеет, непросветленных. Пришлось
прогнать.
Воровать воруй, а пространство нам не запутывай,
мы и сами заблудимся.
Вон мой генерал опять пылит по плацу, аж галифе вспотели. Лица на нем
никогда не было, но сейчас и рожа красная куда-то пропала. 'Ваше
Величество, - пыхтит, - солдатики не вернулись. Сгинули'.
Вот это да... Может, и правда дракон. Или солдатики
просто реквизировали самогон у какого-нибудь крестьянина и протирают
амуницию, с них станется.
Жалко генерала, если их действительно дракон
пожрал. Он и правда отец солдатам. Столько времени потратил, чтобы из
крестьянских остолопов сделать регулярное войско. Выбивал из моих полоумных
кладовщиков кальсоны, сапоги, полевые кухни, жестяные миски.
И ведь сделал. Не отличишь, как настоящие.
Воевать они, конечно, не пробовали, но во фрунт и за отечество - не
хуже пруссаков.
Как там, интересно, Ее Величество поживает? Когда же мы виделись в
последний раз?
В эпоху беспрерывных скандалов мал был нам
этот дворец, куда ни ткнешься - везде королева с ледяной спиной.
Куда она ни зайдет - а там я с кирпичной рожей. А нынче что уже выяснять?
Все давно понятно и ей, и мне.
Где-то она живет, что-то думает. Исчезает куда-то,
потом кивает, проходя мимо по неизвестным своим делам.
Совершенно прозевал я тот момент, когда стал
говорить одни глупости и подлости, когда походка моя стала дурацкой
и пахнуть я стал чем-то невкусным. Прозевал. На кого обижаться?
Все время я от нее отстаю. Сначала любила она
так, что хоть солнце не всходи, зато и ненавидела потом до того, что
в одной кровати спать страшно. Права она - пресный я человек. Никакого
порыва. Ни тебе на белом коне, ни в набежавшую волну... Сейчас ей уже
все равно.
Я устал от нелюбви. Никого ни к кому.
Министра внутренних дел я боюсь. У него нет ни одной иллюзии. Это бы
ничего, но он и у меня их отнять хочет. Как только он открывает рот,
я не очень удачно изображаю из себя солдафона-самодура. 'Как докладываешь,
мерзавец! - ору. - Пшел вон, десять кругов по плацу строевым шагом!'
Он присылает мне отчеты, а я их не читаю никогда.
Очень я дорожу своими иллюзиями. Мне без них
смерть. И так уже все старые, прочные, порастащили, а новые заводить,
ох, как сложно в мои-то годы. Растут кое-как, вялые, полупрозрачные.
Я бы этого министра давно прогнал, но боюсь.
Не знаю, что там ему про меня известно. А пуще того боюсь, что он про
меня знает то, чего я и сам про себя не знаю.
Но сейчас придется с ним разговаривать.
'Ваше Величество, дракон настоящий. Хотя, конечно,
ни на каких девицах он жениться не собирается. Занимается, в основном,
поджогом озимой пшеницы и пожиранием коров и мелких домашних животных.
Басня про девиц распущена старостой деревни. По моим сведениям, на почве
отвергнутых притязаний к одной этих самых девиц'.
Черт бы тебя подрал. Все-то ты знаешь. И если
сказал, что дракон есть, то он есть.
Скверно.
'А может, ему кошку отравленную подбросить?' -
спрашиваю безо всякой надежды.
'По моим сведениям...' - снисходительно начинает
супостат. 'Пшел вон! - ору. - Почему воротничок не подшит? Где ремень,
мать твою?'
Как будто я сам не знаю, что даже в слона столько
крысиного яда не влезет, чтобы этого дракона хотя бы понос прохватил.
От генерала толку нет. Он будет рисовать кроки, утыкает карту синими
флажками, его солдаты будут кукукать в зарослях, брать языков, он их
всех отправит на гауптвахту, сам туда сядет, но больше ни одного солдата
он на дракона не отправит. И правильно сделает.
По уставу главнокомандующим этой богадельни
являюсь я. Но солдаты меня не уважают. Я не умею ласково ткнуть их кулаком
в пузо и спросить, хорошо ли кормят.
Они со мной никуда не пойдут.
Как не вовремя... В голове мутно, хоть бы просвет
какой, туман один. Никак не додумать цепочку вытекающих друг из друга
предложений - рвется. Может, обойдется? Рассосется как-нибудь, а тут
и я в доспехах, со ржавым мечом. 'Ваше Величество, не нужно уже - издох
аспид...' И домой, домой - улыбаться в бороду, как смешно все с
этим драконом вышло.
Сижу я с пустыми глазами и думаю, думаю... Надо идти. Как-то получилось,
что кроме меня некому. Я бы с удовольствием все свалил на кого
угодно. Но никого невозможно найти.
Господи, они столько лет не давали мне побыть
одному, подумать, что-то решить и бросить, наконец, это дурацкое королевство.
И теперь, когда я, замученный и высосанный их проблемами, болезнями,
сплетнями, хихиканьем за спиной, еле волочу ноги, меня, наконец, оставили
в покое.
Я пойду. Конечно же, пойду. С дурацким мечом
и без героического профиля. Я плохой, но добросовестный король.
И очень боюсь, что и я тоже перестану себя уважать.
Сожрет меня этот дракон. Это вам не Змей Горыныч
с именем-отчеством, со своими, пусть неправильными, но мыслями об этой
жизни. Выходи, чудище-поганище, биться будем... Это полкило мозгов на
гору вонючего синего мяса и заплывшие гноем бурые глаза.
Может, по дороге что-нибудь придумается? Опасность
близка, кровь взволнуется, голова прояснится.
Обязательно прояснится, а то плохи мои дела.
Дракон, по последним донесениям, сжег Завалинку дотла. Хотя староста,
сволочь, скормил ему все-таки трех девиц. С согласия деревенского схода.
Старосту повесить. Остальным - Бог судья.
Министра внутренних дел - в три шеи, за границу,
к чертовой матери. Ненавижу непьющих кристально чистых людей. Наделает
он тут делов без меня.
Генералу - орден, я ему еще на Пасху обещал,
да забыл. Солдатам - водки сколько выпьют и навечно запретить крючок
на воротничке застегивать.
Извините, дорогой читатель. Сказка только начинается, а я уже ухожу.
Я пишу последние строки, сняв глупую железную перчатку, которой только
орехи колоть хорошо.
Если вернусь, обязательно расскажу, как там
получилось с этим драконом, и тогда слово 'конец' стоять будет гораздо
дальше от этого места.
Осталось самое трудное.
Дочке обещал написать длинное смешное письмо.
Я ее люблю.
Когда у нее начался переходный возраст, я взял
на заметку всех юных разбойников, обдирающих яблони в королевском саду,
и всех мало-мальски заметных дураков, уличенных в созерцательности.
Я был готов ко всему. К нищим, злодеям, поэтам
и мусорщикам. Но ее нынешний муж застал меня врасплох. Этого с детства
плешивого выпрямителя кривых линий я не ждал.
И в собственной дочке я тоже ничего не понимаю,
хотя знаю ее гораздо лучше, чем всех остальных женщин этого мира.
Впрочем, похоже, как-то она там устроилась,
в его чугунном замке с сосисками и кислой капустой.
Я всегда за нее боялся. Женщине для счастья
нужно быть круглой дурой с большими голубыми глазами.
И, наконец, Ее Величество...
'Я ухожу, - говорю я, надеясь неизвестно на
что. - Воевать с драконом'.
Королева пожимает плечами. Если я сейчас подпрыгну
к потолку и рассыплюсь на три миллиона разноцветных шариков, она пожмет
плечами еще раз. Поздно. Никакие драконы здесь уже не помогут.
Вот и все. Я выполнил все обещания, о которых сумел вспомнить.
Осталось последнее. Выполняю.
- Сочини мне сказку, милый, - попросила меня королева давным-давно.
- И чтобы она обязательно заканчивалась 'вот так они и жили'.
Жили-были глупый король и красавица королева. Жили они душа в душу
тридцать лет и три года. Ушел однажды король воевать с драконом и не
вернулся. Это было бы грустно, да, к счастью, никто этого не заметил.
Вот так они и жили...
К о н е ц
1998
